2005
март
3 (68)

Каждый выбирает для себя
Женщину, религию, дорогу,
Дьяволу служить или пророку —
Каждый выбирает для себя.
Юрий Левитанский

КЛУБ  ЗНАМЕНИТЫХ  ХАРЬКОВЧАН

Борис Табаровский

НЕГЕРОИЧЕСКИЕ ВОСПОМИНАНИЯ О ВОЙНЕ

Еврейская разведка
    Сложилась довольно-таки необычная ситуация — разведотдел (ПНШ-2) 44-ой гвардейской стрелковой дивизии сплошь состоял из евреев. Начальник отдела — майор Мишулем — скромный человек небольшого роста, никогда не повышавший тихого голоса. Его заместитель — неистовый огненно рыжий капитан Фельс. Еще был переводчик — лейтенант (фамилию его я не помню) — тип еврейского интеллектуала, очень образованный, вежливый человек. Вел он переписку с Ильей Эренбургом, посылая ему интересные немецкие документы и письма, которые разведчики приносили в отдел. Был еще связной — паренек, как ни странно, русский, — но он вскоре исчез, то ли заболел, то ли отчислили. Вот такой составчик. В дивизии так и называли: еврейская разведка.
    Майор Мишулем был храбрым человеком. Однажды, уже в Белоруссии, во время одной операции он вдруг неожиданно для всех появился в нейтральной полосе в группе захвата, чтобы увлечь нас личным примером. И получил пулю, которая прошла по касательной в груди, и торчала, натянув кожу над соском. Взяли двух пленных. А я достал свой индивидуальный пакет, помог майору раздеться и перевязал его. Отправили его в тыл в госпиталь, но вскоре он вернулся, ранение оказалось легким.
    Ну, а Фельс — это фигура одиозная. Он любил приходить к нам в роту и устраивать разносы: сильно картавя, размахивая руками, кричал на нас: «Какие вы разведчики? X... — горе вы, а не разведчики. Какого х... вы сидите на передовой? Пришли, взяли языка и шагом марш обратно». Я довольно удачно его копировал, и меня ребята часто просили: «Борька, покажи Фельса». Я показывал и в награду получал порцию здоровенного хохота. А еще капитан Фельс прославился на всю дивизию вот таким происшествием: остановились у него карманные часы, нашелся умелец, который взялся их починить, открыл крышку и обмер — здоровенная вошь залезла в механизм и остановила маятник. Хохотала вся дивизия.
    Когда я попал в разведроту, то выяснилось, что я в ней был единственным евреем. Однажды майор Мишулем пришел в наше расположение и, поговорив с нашим командиром капитаном Артемьевым, вышел из хаты и, впервые увидев меня, спросил: «Вы еврей?» Я ответил: «Еврей». — «Не хотите пойти связным к нам в отдел?» Я ответил вопросом: «А вы считаете, что вас там мало? Как же я буду потом ребятам в глаза глядеть?» Очень он меня зауважал за это.

* * *

    У нас в роте появился еще один еврей. Это был здоровенный мужик биндюжного вида. Пробыл он у нас недолго — был ранен. А запомнился он тем, что, когда ловил на себе вошь, то прежде, чем казнить ее, приговаривал: «Ах ты, антисемитка проклятая».

Кива
    К нам в клуб прислали молодого паренька. Он лечился в нашем госпитале, а потом в качестве вольнонаемного был оставлен в госпитале, и прислали его помощником к нам в клуб. Не очень было понятно, чем он должен был заниматься, но легкий общительный нрав, обаятельная внешность способствовали тому, что мы с ним быстро сошлись. Выяснилось, что у этого человека потрясающая биография.
    Сам он из западной Белоруссии, из города Гродно. Как известно, западные области Украины и Белоруссии в 1939 году вошли в состав СССР. До этого он учился в еврейской школе, знал иврит, идиш, польский и русский языки. Менее двух лет они прожили при советской власти, а потом война, немецкая оккупация, гетто. В конце концов, попал он в знаменитый немецкий концлагерь в Освенциме.
    Вот тут и начались чудеса. Три ночи мы с ним сидели, и он рассказывал мне свою историю. Показал руку, на которой был вытатуирован шестизначный номер. Вкратце история такова: однажды, работая на тяжелой работе по перетаскиванию грузов, он заметил немецкого офицера, эсэсовца, который внимательно наблюдал за ним. Так продолжалось много дней. Наконец, в один прекрасный день немец обратился к нему на чистейшем древнееврейском (иврите) языке. Спросил, кто он, откуда. На другой день он принес ему пакет с едой. Так продолжалось довольно долго, иногда они обменивались двумя-тремя фразами, иногда немец приносил еду.
    Когда пришла очередь Кивы отправиться в газовую камеру, немец за день до этого перевел его в другую команду. Так продолжалось до того времени, когда наши войска стали подходить к Освенциму, и немцы, не успевая уничтожить всех узников, стали переводить их куда-то на запад. Во время перехода появилась возможность бежать, и Кива в числе двенадцати человек удачно осуществили побег. Долго мыкались по лесам и, наконец, вышли в расположение наших войск. После длительных проверок его направили в госпиталь для лечения и поправки.
    Вот так пересеклись наши пути-дороги. Кто же был этот немец? Это осталось тайной, можно только было строить всякие догадки. Рассказывал Кива обо всем этом очень просто, даже с какой-то долей иронии, а это производило сильнейшее впечатление. Много пришлось пережить парню в свои семнадцать лет. Так я впервые столкнулся с темой немецких лагерей смерти. А позже мне пришлось увидеть весь этот ужас своими глазами, посетив в Польше аналогичный лагерь в Треблинке.
    Повезли нас туда на экскурсию. Не буду описывать все увиденное там, это достаточно хорошо известно теперь по документальным фильмам и литературе. Скажу только, что меня все время не покидала мысль, что такого в двадцатом веке не может быть. Как могли люди опуститься до такого состояния, как могли изобрести и осуществить эту машину уничтожения?
    С тех пор я больше никогда не ездил ни на какие экскурсии, связанные с лагерями смерти, ни в Белоруссии, ни в Прибалтике.
    До сих пор не могу слышать немецкую речь, хотя на этом языке писали Гейне и Гете, Ремарк и даже сам Карл Маркс.
    Вспоминаю время, когда в Харькове в военной академии обучались офицеры из стран народной демократии, в том числе и из ГДР. Часто по главной улице Харькова — Сумской — проезжали на мотороллерах немецкие офицеры в той же зеленой форме, только без свастики и надписи на пряжках ремней «Гот мит унц» (Бог с нами). Честное слово, хотелось стрелять.
    Не могу не относиться, мягко говоря, с неодобрением к людям, поехавшим в Германию на жительство. Да и как можно уважать людей, которые получают подачки из рук тех, чьи отцы и деды творили свои черные дела. Их не преследуют образы чечевичной похлебки и тридцати сребреников. Они спокойно жрут, спят и ездят по Европам. Стыд и срам!