КЛУБ ЗНАМЕНИТЫХ ХАРЬКОВЧАН
Борис Табаровский
НЕГЕРОИЧЕСКИЕ ВОСПОМИНАНИЯ О ВОЙНЕ
Еврейская разведка
Сложилась довольно-таки необычная ситуация — разведотдел
(ПНШ-2) 44-ой гвардейской стрелковой дивизии сплошь состоял из евреев. Начальник
отдела — майор Мишулем — скромный человек небольшого роста, никогда не повышавший
тихого голоса. Его заместитель — неистовый огненно рыжий капитан Фельс. Еще был
переводчик — лейтенант (фамилию его я не помню) — тип еврейского интеллектуала,
очень образованный, вежливый человек. Вел он переписку с Ильей Эренбургом, посылая
ему интересные немецкие документы и письма, которые разведчики приносили в отдел.
Был еще связной — паренек, как ни странно, русский, — но он вскоре исчез, то ли
заболел, то ли отчислили. Вот такой составчик. В дивизии так и называли: еврейская
разведка.
Майор Мишулем был храбрым человеком. Однажды, уже в Белоруссии,
во время одной операции он вдруг неожиданно для всех появился в нейтральной полосе
в группе захвата, чтобы увлечь нас личным примером. И получил пулю, которая прошла
по касательной в груди, и торчала, натянув кожу над соском. Взяли двух пленных.
А я достал свой индивидуальный пакет, помог майору раздеться и перевязал его.
Отправили его в тыл в госпиталь, но вскоре он вернулся, ранение оказалось легким.
Ну, а Фельс — это фигура одиозная. Он любил приходить
к нам в роту и устраивать разносы: сильно картавя, размахивая руками, кричал на
нас: «Какие вы разведчики? X... — горе вы, а не разведчики. Какого х... вы сидите
на передовой? Пришли, взяли языка и шагом марш обратно». Я довольно удачно его
копировал, и меня ребята часто просили: «Борька, покажи Фельса». Я показывал и
в награду получал порцию здоровенного хохота. А еще капитан Фельс прославился
на всю дивизию вот таким происшествием: остановились у него карманные часы, нашелся
умелец, который взялся их починить, открыл крышку и обмер — здоровенная вошь залезла
в механизм и остановила маятник. Хохотала вся дивизия.
Когда я попал в разведроту, то выяснилось, что я в ней
был единственным евреем. Однажды майор Мишулем пришел в наше расположение и, поговорив
с нашим командиром капитаном Артемьевым, вышел из хаты и, впервые увидев меня,
спросил: «Вы еврей?» Я ответил: «Еврей». — «Не хотите пойти связным к нам в отдел?»
Я ответил вопросом: «А вы считаете, что вас там мало? Как же я буду потом ребятам
в глаза глядеть?» Очень он меня зауважал за это.
* * *
У нас в роте появился еще один еврей. Это был здоровенный
мужик биндюжного вида. Пробыл он у нас недолго — был ранен. А запомнился он тем,
что, когда ловил на себе вошь, то прежде, чем казнить ее, приговаривал: «Ах ты,
антисемитка проклятая».
Кива
К нам в клуб прислали молодого паренька. Он лечился
в нашем госпитале, а потом в качестве вольнонаемного был оставлен в госпитале,
и прислали его помощником к нам в клуб. Не очень было понятно, чем он должен был
заниматься, но легкий общительный нрав, обаятельная внешность способствовали тому,
что мы с ним быстро сошлись. Выяснилось, что у этого человека потрясающая биография.
Сам он из западной Белоруссии, из города Гродно. Как известно,
западные области Украины и Белоруссии в 1939 году вошли в состав СССР. До этого
он учился в еврейской школе, знал иврит, идиш, польский и русский языки. Менее
двух лет они прожили при советской власти, а потом война, немецкая оккупация,
гетто. В конце концов, попал он в знаменитый немецкий концлагерь в Освенциме.
Вот тут и начались чудеса. Три ночи мы с ним сидели, и
он рассказывал мне свою историю. Показал руку, на которой был вытатуирован шестизначный
номер. Вкратце история такова: однажды, работая на тяжелой работе по перетаскиванию
грузов, он заметил немецкого офицера, эсэсовца, который внимательно наблюдал за
ним. Так продолжалось много дней. Наконец, в один прекрасный день немец обратился
к нему на чистейшем древнееврейском (иврите) языке. Спросил, кто он, откуда. На
другой день он принес ему пакет с едой. Так продолжалось довольно долго, иногда
они обменивались двумя-тремя фразами, иногда немец приносил еду.
Когда пришла очередь Кивы отправиться в газовую камеру,
немец за день до этого перевел его в другую команду. Так продолжалось до того
времени, когда наши войска стали подходить к Освенциму, и немцы, не успевая уничтожить
всех узников, стали переводить их куда-то на запад. Во время перехода появилась
возможность бежать, и Кива в числе двенадцати человек удачно осуществили побег.
Долго мыкались по лесам и, наконец, вышли в расположение наших войск. После длительных
проверок его направили в госпиталь для лечения и поправки.
Вот так пересеклись наши пути-дороги. Кто же был этот
немец? Это осталось тайной, можно только было строить всякие догадки. Рассказывал
Кива обо всем этом очень просто, даже с какой-то долей иронии, а это производило
сильнейшее впечатление. Много пришлось пережить парню в свои семнадцать лет. Так
я впервые столкнулся с темой немецких лагерей смерти. А позже мне пришлось увидеть
весь этот ужас своими глазами, посетив в Польше аналогичный лагерь в Треблинке.
Повезли нас туда на экскурсию. Не буду описывать все увиденное
там, это достаточно хорошо известно теперь по документальным фильмам и литературе.
Скажу только, что меня все время не покидала мысль, что такого в двадцатом веке
не может быть. Как могли люди опуститься до такого состояния, как могли изобрести
и осуществить эту машину уничтожения?
С тех пор я больше никогда не ездил ни на какие экскурсии,
связанные с лагерями смерти, ни в Белоруссии, ни в Прибалтике.
До сих пор не могу слышать немецкую речь, хотя на этом
языке писали Гейне и Гете, Ремарк и даже сам Карл Маркс.
Вспоминаю время, когда в Харькове в военной академии обучались
офицеры из стран народной демократии, в том числе и из ГДР. Часто по главной улице
Харькова — Сумской — проезжали на мотороллерах немецкие офицеры в той же зеленой
форме, только без свастики и надписи на пряжках ремней «Гот мит унц» (Бог с нами).
Честное слово, хотелось стрелять.
Не могу не относиться, мягко говоря, с неодобрением к
людям, поехавшим в Германию на жительство. Да и как можно уважать людей, которые
получают подачки из рук тех, чьи отцы и деды творили свои черные дела. Их не преследуют
образы чечевичной похлебки и тридцати сребреников. Они спокойно жрут, спят и ездят
по Европам. Стыд и срам!
|