С   НОВЫМ   ГОДОМ  —  ГОДОМ   ОБЪЕДИНЕНИЯ

Главный раввин Харькова и Харьковской области Мойше Москович

    Особенностью наступающего 5769 года от сотворения мира является то, что это — год объединения, Шнас Ґакгель. Тора говорит, что во второй день праздника Суккос восьмого года все евреи, мужчины, женщины, дети, должны были приходить в Иерусалим, чтобы слушать, как царь читает Тору.
    Суть этой заповеди — не только в том, чтобы слушать чтение Торы, а еще и в том, чтобы объединиться и заново пережить дарование Торы на горе Синай. Тора требует, чтобы каждые восемь лет народ собирался и тем самым укреплял еврейскую веру.
    Пока нет Третьего Храма в Иерусалиме, мы не можем выполнять эту заповедь физически. Но Любавический Ребе, лидер нашего поколения, объявил такие годы годами объединения, то есть мы должны использовать не только второй день Суккос, но и весь год для объединения.
    Каждый человек — царь на своем уровне и в своем окружении. У нас есть влияние на других, и мы должны использовать его для распространения и укрепления еврейства. Мы должны использовать каждую возможность, будь то день рождения, субботы, праздники, для того, чтобы объединять людей и говорить слова Торы, учить ее вместе с другими.
    Еврейская община нашего города объединена вокруг синагоги. И в этом году мы должны особенно часто приходить сюда, чувствовать себя частью еврейской общины города, частью своего народа.
    Давайте в наступающем году объединения собираться и просить у Б-га, чтобы Он дал нам настоящее освобождение с приходом Мошиаха.

    Мы ждем вас 30 сентября и 1 октября в 11.00, чтобы вместе слушать звук шофара.

Хорошего и сладкого года!

ЮБИЛЕЙНОЕ   ИНТЕРВЬЮ

     Леонид Петрович, 29 сентября Вам исполнится 60. Обычно в такой день, если и не подводят итоги то, оглядываясь на прошедший путь, анализируют успехи и неудачи. Как у Вас? Что удалось и запомнилось?
     Л. П. Мой путь разделяю на три равных отрезка, каждый длиной в20 лет. О первых двух — нет желания вспоминать. Мне наиболее интересно и памятно последнее двадцатилетие. Это была активная жизнь, полная удовлетворения, впечатлений, встреч с интересными людьми, ко­гда удавалось воплотить задуманное. Произошла во мне переоценка ценностей. Никогда не мог подумать, что застану распад страны Советов. Сейчас при всех негораздах в Украи­не, никогда не согласился бы жить в СССР. Я счастлив, что принял непосредственное участие в возрождении еврейской духовности. В частности, стоял у истоков возвращения здания синагоги. Сейчас уже никого не осталось в живых, с кем я начинал «пробивать» у коммунистической власти столь трудный вопрос. Посчастливилось начинать и увековечивание памяти жертв нацистского геноцида. Удовлетворен тем, что удалось сделать. Не знаю, надо ли перечислять?

     В этом году исполняется 20 лет возрождения еврейской культуры и религии в нашем городе и, в целом, в Украине. Вы были в числе первых, вошедших в еврейское движение. Расскажите немного подробнее об этом.
     Л. П. Мне удалось реализовать многое из задуманного: увековечить память харьковских евреев, расстрелянных в Дробицком Яру; установить памятные знаки на месте еврейского гетто; мемориальные доски на зданиях, исторически связанных с Холокостом. Помню энтузиазм, соединенный с удивлением, у многих. После долгих лет духовного геноцида евреи не могли быстро включиться в новую жизнь, но желание принимать активное участие в построении этой жизни переполняло многих. Мысленно возвращаюсь в это время с теплотой.

     В тот период началась самая крупная алия в Израиль, уехали тысячи харьковчан. Почему Вы остались в Харькове?
     Л. П. Я неоднократно задавал себе такой вопрос. Ответ неоднозначен. Я люблю Украину. Мне нравится украинский народ. У меня была цель увековечить память рассстрелянных евреев Харькова. Мне нравилась новая жизнь в независимой Украине. У меня получался контакт с вла­стью в реализации задуманного. Без такого контакта и взаимопонимания мне ничего не удалось бы сделать.
     Насколько я знаю, Вы, профессионально занимаясь еврейским возрождением и увековечиванием памяти жертв нацизма, в течение многих лет возглавляя Харьковский областной комитет «Дробицкий Яр», который сами со товарищи создали, никогда не получали за это зарплату. Где было основное место Вашей работы?
     Л. П. Я горжусь тем, что всегда был волонтером. Это мое жизненное кредо — не получать денег за деятельность, связанную с отдачей человеческого долга.
     Для многих это странно и непонятно. Как я могу им объяснить? Все эти годы и до ныне работаю в Харьковском проектно-строительном концерне «Прогресс». Начинал инженером, сейчас вице-президент концерна. Всегда буду с благодарностью и теплотой вспоминать президента концерна Александра Степановича Щегольского. Я искренне говорю — во всем, что мне удалось сделать вместе с комитетом «Дробицкий Яр», значителен его вклад, в т.ч. в строительство композиции «Древо жизни» в Дробицком Яру.

     Было ли что-то мешавшее Вашей работе?
     Л. П. Об этом не очень хочется говорить. Вызывает разочарование, когда святое дело, как увековечивание памяти жертв Холокоста превращается в нездоровое соревнование. Не знаю, как объяснить с точки здравого смысла, желание определенной группы людей перечеркнуть все хорошее, что сделано комитетом «Дробицкий Яр». К примеру, был демонтирован и вывезен из Дробицкого Яра 12-тонный Камень-памятник, установленный комитетом. На нем была не безликая надпись о мирных жителях, какую обычно писали в советские времена, а надпись, конкретно информировавшая о происшедшей на этом месте трагедии — уничтожении свыше 16 тысяч харьковских евреев. Слава Б-гу, в Управлении культуры Облгосадминистрации нашлись понимающие люди, и памятник удалось возвратить на место. Правда, в период демонтажа и перевозки он был сильно поврежден и не имеет прежнего вида да и установлен на другом месте, хотя принято решение при возведении мемориала сохранить все старые памятники на прежних местах. Эта же группа людей преднамеренно демонтировала демонстрационный щит, установленный комитетом. На щите была на трех языках, украинском, английском и русском, надпись, кратко информировавшая посетителей о геноциде в этом месте. Куда дели щит весом более600 кг, нам не удалось узнать. Могу привести еще пример с разбитой мемориальной доской на здании бывшей 2-й харьковской молельни по ул. Гражданской. Почему в 2007 г. доску сильно повредили, а в текущем разбили? Похоже, что причина кроется в том, что на ней надпись: установлена комитетом «Дробицкий Яр» совместно с еврейским агентством «Сохнут-Украина» в Харькове. Вместо того, чтобы устанавливать новые мемориальные доски на местах харьковского Холокоста комитету приходится тратить энергию, финансы, время на восстановление разбитой.

     Над чем работаете сейчас? Какие планы?
     Л. П. У комитета «Дробицкий Яр» в планах увековечить память расстрелянных евреев в г.Мерефа, установить памятный знак на Мемориале в Лесопарке, где нацистами и их пособниками были расстреляны свыше 4-х тысяч харьковчан, а также строительство памятника бывшим узникам еврейского гетто.

     В одном из интервью Иосиф Кобзон сказал: «Я — ассимилированный еврей. Больше украинец, чем еврей во всех отношениях». А Вы кем себя считаете?
     Л. П. Советский режим проводил идеологию единного советского народа.
     Украинцы с гордостью говорили, что они украинцы по паспорту, но считают себя русскими.
     Все было руссифицировано. Многие евреи ассимилировались. В смешанных семьях дети выбирали фамилию и национальность родителя-нееврея. К этому их подталкивала позорная политика власти. Вспомним о преследовании преподавателей иврита. Евреи, желавшие изучать свой язык, должны были это делать в тайне. Сегодня все это выглядит дикостью. Но так было. Я был воспитан на русской культуре. Как и все, знал великих русских писателей, изучал украинскую культуру. Еврейскую (мои родители — евреи)? Знал понаслышке. В магазинах не было литературы по еврейской истории. Только в начале 90-х прошлого столетия появилась литература по иудаике. Начали массово праздновать еврейские праздники. Евреи активно потянулись к своей истории. Подавляющее большинство евреев моего поколения и последующих не знают идиш. Так что тоталитарная власть добилась определенных результатов, отобрав у народа его историю. Кем я могу себя считать? Мне понравилось, как о себе сказал патриарх немецкой литературной критики Марсель Райх-Раницкий. Отвечая на вопрос, «кто он — поляк, немец или кто?», Райх-Раницкий ответил: «половину поляк, половину немец и на сто процентов еврей». Я также о себе скажу: «половину украинец, половину русский и на сто процентов еврей».

     У Вас есть мечта?
     Л. П. Отвечу вопросом на вопрос — а у кого ее нет? Нет мечты, и жизнь закончилась. Нет человека без мечты. Каждый мечтает и верит, что его мечта когда-нибудь осуществится. Знаете, о чем я часто думаю? Очень жаль, что Украину покинули евреи. Уверен, для Украины — это большая невосполнимая потеря. Знаете, о схожести знаков Зодиака? Люди, одних знаков совместимы. Другим — совместная жизнь противопоказана. Убежден, евреи и украинцы зодиакально схожи, по жизни они совместимы. Вспоминая жестокие погромы в Украине в начале ХХ века, можно усомниться в этом.
     В этом году отмечается 95-я годовщина окончания судебного процесса над евреем Бейлисом. Кто организовывал погромы и этот позорный процесс? Не украинцы. Все это поддерживалось и поощрялось из Петербурга. Оправдательный вердикт Бейлису вынес суд присяжных, почти полностью состоявший из украинских крестьян. Моя мечта, чтобы евреи, где бы они не жили, были счастливы, не преследовались, чтобы из программы человечества исчезли вирусы ксенофобии, шовинизма, антисемитизма. Еврейский народ пережил высшую фазу антисемитизма — Холокост. И хотя мы говорим: «Никогда больше!», полной уверенности, что в какой-нибудь из стран к власти не придет новый фюрер, нет.

     Наша юбилейная беседа получилась не особенно веселой
     Л. П. Я не нахожу ничего веселого в своем юбилее. Основная часть жизни прожита. Как говорил великий Шолом-Алейхем, «возвращаемся с ярмарки». Я не люблю отмечать дни рождения, поэтому стараюсь в этот день бывать в отъезде. Грустно мне за именинным столом. Может, автор популярной песни «День рождения-грустный праздник…» подслушал мои мысли.

     И все же — давайте закончим нашу беседу в мажоре!
     Л. П. Оглядываясь назад, удовлетворен, что сумел сделать полезные дела, что меня окружало много прекрасных, хороших и добрых людей, которым обязан всем сделанным. Сожалею, что не имею возможности сейчас всех их назвать поименно.
     Спасибо.

     От редакции: И хотя Леонид Петрович не хотел вспоминать о первых двух 20-летних этапах жизни, добавим из них несколько штрихов. Окончив Харьковский политехнический институт, 20 лет работал в Территориальном центре управления междугородными связями и телевидением. И есть ему, чем гордиться: по его инициативе была создана в СССР Всесоюзная ассоциация специалистов по охране труда.
     Увлечения его разносторонни — много внимания уделял детям — был инициатором проведения Всесоюзных соревнований по шашкам «Серебряная дамка». Его воспитанники до сих пор с благодарно­стью вспоминают, как ездили с ним на соревнования в Ригу, Вильнюс, Нижний Тагил, Черчик (Узбекистан), Могилев. Он — Судья Республиканской категории.
     Уже в третьем своем 20-летии в 1998 г. стал, одним из первых, «Почетным деятелем Еврейского совета Украины». В 2001 г. — лауреат Регионального рейтинга «Харьковчанин года 2001» в номинации Государственные и общественные деятели».
     Это — часть из прожитого. Похоже, Леонид Петрович несколько «кокетничает», говоря, что он «едет с ярмарки» — идей и планов у него хватит еще не на одно двадцатилетие. А если он считает себя евреем на 100%, то не может не понимать, что 60 лет — это только половина пройденного пути.

Желаем ему пройти ее, полным сил и энергии.
И так — до 120-ти! Мазл тов!

ШАГ  В  ИСТОРИЮ

Семен Букчин

ТРУДНО ПОСМОТРЕТЬ СЕБЕ В ГЛАЗА

    Jan T. Gross.
    Strach. Antysemityzm w Polsce tuz po wojnie. Historia moralnej zapasci.
    Krakуw: Wydawnictwo Znak, 2008. — 344 s.
    Среди достаточно насыщенной событиями жизни современной Польши постоянное место занимает тема, которую можно обозначить как самопознание поляков. Поляки вообще очень чутки и даже — в определенных случаях — болезненно чутки к трактовке собственной истории и неотделимой от нее национальной ментальности. Между тем, свобода и демократия принесли вопросы, которые ранее были табуированы в польском обществе.
    Нет, сама тема польского антисемитизма далеко не новая, она имеет многолетнюю историю. Но вот на переломе тысячелетий у нее появился — не знаю даже, какое тут подобрать слово… Ни «поворот», ни «аспект» не годятся. Поэтому изложу факты.
    Итак, в 2000 году в одном из польских провинциальных издательств вышла книга американского историка Яна Томаша Гросса «Соседи», в которой с использованием документов и свидетельских показаний рассказано о том, как 10 июля 1941 года поляки, жители местечка Едвабне (это восточная Польша, между Ломжей и Белостоком), отнюдь не понуждаемые к тому немцами, по собственной ини­циативе сожгли в громадном сарае тысячу шестьсот своих еврейских соседей, в том числе женщин, детей, стариков. Книга Гросса вызвала тогда бурную полемику в польском обществе. Надо сказать, что Гросс, кстати, бывший гражданин Польши, принявший участие в студенческих волнениях 1968 года (за что отсидел полгода в тюрьме) и эмигрировавший вместе с семьей в результате развернутой властями антисемитской кампании, не впервые взбудоражил сознание соотечественников. В 1998 году острую полемику вызвала вышедшая в Кракове его книга «Кошмарная декада. Три эссе о стереотипах восприятия евреев, поляков, немцев и коммунистов. 1939-1948».
    Но взрыв страстей после выхода «Соседей» был намного значительнее. По сути, впервые поляки столкнулись с ситуацией, когда они оказались в одном ряду с немецкими нацистами, убивавшими евреев только за то, что те были евреями. Это был шок для польского национального самосознания, с одной стороны, всегда культивировавшего героические стороны польской истории, связанные с борьбой за свободу и, следовательно, с гуманистическими идеалами, а с другой — неизменно подчеркивавшего великую жертву и муку польского народа в этой борьбе, несравнимые с жертвами и мучениями других народов. И вдруг оказалось, что гордый, рыцарственный вои­тель и страстотерпец может быть жестоким, бесчеловечным, лишенным сердца убийцей, прокалывающим железным прутом грудь женщины, поднимающим на вилы ребенка, раскалывающим топором голову старика-раввина.
    Самое страшное было в том, что поляк оказался в одном ряду со злейшим врагом польского народа — немецким фашистом. Это нужно было объяснить — себе самим, европейскому общественному мнению, всему миру. Ибо речь шла не просто о бытовом антисемитизме, не просто об исторической нелюбви к евреям — явлениях, увы, достаточно распространенных, — а о сознательном участии в убийствах своих сограждан, в том числе, ближайших соседей, с которыми бок о бок и, как правило, достаточно мирно были прожиты многие десятилетия.
    Были, разумеется, попытки оспорить фактическую сторону (в том числе, свалить всю вину на немцев), но им противостояли слишком очевидные свидетельства и документы. Участвовавший в расследовании трагедии в Едвабне сотрудник Института национальной памяти Павел Махцевич тогда же заявил:«… немцы были инициаторами преступлений, а исполнителями были поляки, и это не подлежит ни малейшему сомнению. Хочу подчеркнуть: поляки участвовали в уничтожении евреев. Нынешние критики Гросса не в состоянии этого опровергнуть». Соглашаясь с тем, что в целом антисемитская атмосфера подогревалась нацистской пропагандой, Гросс, однако, настаивал на том, что поляки, что называется, и так рвались в бой без понукания с немецкой стороны и часто опережали немцев в «окончательном решении еврейского вопроса». За укрывательство евреев полякам грозила смертная казнь, но, подчеркивает Гросс, смерть не грозила за неучастие в убийстве евреев, и ни один немецкий приказ не обязывал поляков их убивать.
    Обосновать, если не сами убийства, то обострение негативного отношения поляков к евреям в этот период пытался известный польский историк Томаш Стшембож. Приход осенью 1939 года Красной армии в Западную Белоруссию и Западную Украину (тогда территории Речи Посполитой), по его утверждению, был с радостным энтузиазмом встречен еврейским населением в отличие от польского, воспринявшего эти события как агрессию, как «нож в спину» Польше, сражавшейся с гитлеровскими войсками на Западе. Особую ненависть, считал Стшембож, вызывало то обстоятельство, что именно евреи заняли тогда начальственные посты в местных, в том числе карательных, органах власти. Возражая ему, историк Анджей Жбиковский, что называется, с документами в руках доказал, что процент евреев в органах советской власти, созданных на территориях, присоединенных к СССР согласно пакту Молотова-Риббентропа, был невелик по сравнению с занявшими посты в новой администрации поляками, украинцами, белорусами.
     Что же до определенного оптимизма, с которым часть евреев связывала приход Красной армии, то он понятен, если не забывать о напряженной и с течением времени все более нагнетавшейся атмо­сфере антисемитских настроений во Второй Речи Посполитой, в которой жили польские евреи с середины 1930-х годов. Естественно, что в той ситуации в еврейском населении, особенно среди молодежи, увлеченной социалистическими идеями, были люди, которые связывали надежды на лучшее будущее с интернационалистскими лозунгами советской пропаганды. В свою очередь, немалая часть польского населения на «кресах» (восточная Польша) надеялась, что приход немцев поможет избавиться от советского засилья, которое при активном содействии «эндеков» (народных социа-листов) приобрело в глазах рядового поляка образ так называемой «жидокоммуны». И тем и другим очень скоро пришлось не только разочароваться в своих ожиданиях, но и заплатить за них самую высокую цену.
     В Народной Польше все эти проблемы были пригашены, находились под негласным табу. Вполне естественно, что установление демократических порядков в конце 1980-х — начале 1990-х годов среди прочих находившихся под спудом вопросов выдвинуло и оказавшуюся невероятно болезненной проблему еврейско-польских отношений в годы войны. Восприятие книги Гросса «Соседи», сама реакция на «едвабненскую историю» показали очевидную расколотость польского национального самосознания. Завязавшаяся полемика о «коллективной ответственности», о том, отвечают ли потомки за деяния отцов и дедов, о «плохих» и «хороших» поляках, о том, нужно ли каяться за «чужие» грехи, наконец, о «еврейской вине» перед поляками — все свидетельствовало о том, что десятилетия не пригасили давних комплексов и конфликтов. Когда президент Квасьневский принял решение приехать в Едвабне в60-ю годовщину трагедии, в июле 2001 года, и там перед памятником ее жертвам попросить прощения от имени польского народа, более 50% поляков высказалось против этой инициативы. «Президент может просить прощения от своего имени, а не от имени всего народа» — такие голоса раздавались со страниц печати. И тем не менее Квасьневский приехал в Едвабне, где сказал, что тамошняя трагедия — это вопрос ответственности, нравственного самоощущения польского общества.
     Очень важным было поведение в те дни польского епископата. Тем более, что к покаянию за преступления против евреев призвал Иоанн Павел II. В варшавском костеле Всех Святых состоялась месса, во время которой высший католический клер Польши во главе с примасом Глемпом молился о прощении вины поляков перед евреями.
     Старые раны «польско-еврейского вопроса» сказались с особой остротой после выхода в начале этого года новой книги Гросса — «Страх. Антисемитизм в Польше сразу после войны. История нравственного падения». Можно даже сказать, что полемика, связанная с этой книгой, приобрела более широкий и вместе с тем необычайно болезненный характер.
    Это, безусловно, произошло и потому, что в отличие от книги «Соседи», где рассматривалась локальная трагедия, случившаяся в одном местечке, в «Страхе» Гросс, как принято говорить, «делает обобщения». «Обобщения» американского историка утверждали корневую зараженность польского общества антисемитизмом, в обстановке которого уже в послевоенные годы, не в оккупированной немцами, а в Народной Польше, происходили убийства евреев поляками, в том числе и массовые, как известный погром в Кельцах, где 4 июля 1946 года погибли 35 человек. Гросс считает, что в целом в первые послевоенные годы было убито до двух тысяч евреев. Одним из существенных мотивов этих преступлений было завладение еврейской собственно­стью. По мнению Гросса, польский средний класс родился на гробах трех миллионов жертв Холокоста. Одна из глав книги «Страх» называется «Moszek, to ty zyjesz?». «Мошка, так ты уцелел?» — таким вопросом встречали поляки своих соседей-евреев, начавших возвращаться в родные места после освобождения Польши. В вопросе этом, подчеркивает Гросс, было одновременно и удивление, и раздражение, и угроза, и пожелание, чтобы бывший сосед поскорее убрался подобру-поздорову. И приводит еще одно высказывание, получившее среди поляков широкое хождение: «Гитлер много пролил польской крови, но за одно дело мы должны быть ему благодарны — он избавил Польшу от евреев».
    Гросс, конечно же, знает о том, что на Аллее Праведников в иерусалимском институте Яд Вашем более шести тысяч деревьев высажены в честь поляков, спасавших евреев в годы гитлеровской оккупации. Хотя, конечно же, эту цифру нужно соотносить с числом евреев, живших в Польше до войны (3 миллиона), и одновременно помнить, что за помощь им полякам грозила смерть. Тем более требующим ответа является вопрос: почему уже в относительно недавние времена поляки, которых расспрашивали о том, как они спасали евреев, которых благодарили сами спасенные или их потомки, просили не предавать их имена гласности? Спасители знали о том, что их осуждают соседи, среди которых жить им и их детям, что они в меньшинстве.
    Так возникает проблема «польского страха». Книга Гросса не об ужасе, который испытывали уцелевшие в войну жертвы послевоенного польского антисемитизма. Американский историк показывает глубоко запрятанный сложнейший комплекс, состоящий из национально-религиозных предрассудков, знания о своих преступлениях перед Христом, желания оправдать их, чтобы навсегда исчез с глаз если и не очень мучающий совесть, то все-таки напоминающий о себе «еврейский призрак». Мучительная память перерастала в страх перед самим собой, и желание заглушить его вело к новым преступлениям. Поэтому негласному остракизму подвергались соседи, спасавшие евреев в войну. Они напоминали о собственной нечистой совести.
    Сегодня эти фобии предстают в польском обществе в разнообразном спектре — от отрицания Холокоста до традиционного поиска «еврейской вины» и обвинения Гросса в клевете на польский народ. По последнему мотиву было возбуждено дело краковской прокуратурой. К чести польских юристов, они признали, что книга, являясь научным исследованием (хотя и выполненным на эмоциональном уровне), не содержит клеветнических измышлений, оскорбляющих национальное достоинство поляков. С такой оценкой, однако, не согласились многие исследователи и публицисты. Сочинение Гросса было объявлено «ненаучным», автора назвали даже «вампиром от историо­графии». Некоторых видных католических деятелей возмутили упреки Гросса в адрес священников, одобрявших действия нацистов по отношению к евреям. Особое возмущение иерархов Костела вызвал тот факт, что книга Гросса вышла в католическом издательстве «Знак». Газета «Nash Dziennik» объявила книгу Гросса «частью общего заговора против Польши».
И тем не менее у книги Гросса нашлось немало защитников из рядов польской интеллигенции. В ряде статей они призвали соотечественников взглянуть правде в глаза, отказаться от мифа о собственной национальной исключительности, от идеализации польской истории.
     Как пишет в предисловии к «Страху» руководитель издательства «Знак» Хенрик Вожняковский, книга содержит тот «аспект польской истории, который еще должным образом не осознан обществом», и потому она является важным элементом в деле национального самопознания поляков. Это обстоятельство имел в виду и видный пуб­лицист и общественный деятель, редактор «Газеты выборчей» Адам Михник, когда на очередной встрече Гросса с читателями сказал, что книга американского историка — предмет не для польско-еврейской полемики, а для польско-польского диалога.
     Диалог этот идет трудно, о чем свидетельствуют данные опроса, проведенного «Газетой выборчей». Только 23% поляков считают, что книга Гросса нужна как средство очищения национальной памяти. Впрочем, может быть, эта цифра не так и мала? 41% склонен назвать ее «антипольским пасквилем». Последнюю оценку разделяют, в основном, люди пожилого возраста. Зато 37% поляков в возрасте от 18 до 24 лет высказались в поддержку книги Гросса. И это, безусловно, внушает оптимизм. Молодым эта книга оказалась нужна. Нельзя не оценить и такую цифру — около 40% высказалось против судебного преследования книги Гросса. Широкий общественный интерес, проявленный к его книге, по мнению автора, означает, что «Польша готова непредвзято взглянуть на свое прошлое».

«Неприкосновенный запас», №2(58)

ЛЮДИ.  СУДЬБЫ

Ефим Тайблин, Нью-Йорк

ЙОРЦАЙТ

    Фашистские войска оккупировали районный центр Березино в Белоруссии 3 июля 1941 г. Это был одиннадцатый день с начала войны. В течение этих одиннадцати дней мой отец Тайблин Самуил Гершевич, работавший на Харьковском танковом заводе, приходил на главпочтамт и посылал своему отцу — моему деду телеграмму с одним и тем же текстом: немедленно уезжайте из Березино ко мне в Харьков. Фашисты Харьков не захватят.
    На одиннадцатый день телеграмму не приняли. Прервалась связь. Но одно письмо от деда все-же пришло. Это был ответ на одну из первых телеграмм. В нем дед писал, что не может бросить дом, хозяйство и уехать в неизвестность с семьей. Немцев он не боится. Он был под немцами в Первую мировую и, слава Б-гу, ничего страшного не произошло.
    И все! Бесконечное молчание!
    Красная Армия освободила Березино 3 июля 1944 г. Стали приходить слухи о страшной участи, оставшихся в оккупации евреях. Я, шестилетний пацан, запомнил, как отец рассказывал, что фашисты закапывали людей живьем. Особенно меня поразила подробность, что евреи сами копали себе ямы. Причем, ям было две: одна для женщин, другая для мужчин. По еврейскому обычаю нельзя хоронить в одной могиле вместе мужчин и женщин. В дальнейшем я пытался узнать что-либо об этом, но тщетно. Подтверждения не нашлось. Строгие строчки документов говорят, что 31 января 1942 года фашисты убили 940 евреев-стариков, женщин и детей из гетто в Березино. Белорусский профессор, ученый, историк Давид Мельтцер сообщил мне, что, якобы, есть немецкий документ, докладная записка, посланная в Берлин из Белоруссии в которой сказано, что еврейское гетто в Березино окончательно ликвидировано в июле 1942 года.
    В нью-йоркской синагоге «Beth Israel» в Richmond Hill есть мемориальная доска, посвященная погибшим в Холокосте родственникам прихожан. Она изготовлена на пожертвование одного из членов синагоги еврея из Греции Жака Садикарио, у которого вся семья была сожжена в печах концлагеря Аушвиц-Биркенау. Есть на этой доске и табличка в память о моем деде Герше Тайблине и его жене. Они закопаны живьем фашистами в июле 42-го. Мне неизвестна точная дата их смерти. Может, это случилось в первые дни оккупации Березино, может, 31 января 1942 г. Я поставил дату «июль 1942», дату ликвидации гетто, чтобы хоть на бронзовой таб­личке они прожили дольше.
    Передо мной единственная в нашей семье сохранившаяся довоенная фотография. Мой отец всю войну хранил документы и несколько фотографий в красной квадратной коробке. Эта коробка американская. Во время войны Америка присылала в Советский Союз продукты. Американская помощь.

    Коробка крепкая, скрепленная по углам металлическими уголками. Я привез эту коробку в Америку и храню в ней свои документы. Этой коробке 66 лет. А фотографии, наверное, лет восемьдесят. Не знаю, по какому поводу вся семья решила сфотографироваться. Вглядитесь, как торжественно они застыли перед объективом. В центре стоит мой отец — Самуил. Рядом стоит старшая сестра — Соня. На стульях сидят мои дедушка и бабушка. Между ними самая младшая — Доба. Это все, что я о ней знаю. Рядом с бабушкой моя тетя — Ида. А крайняя — моя самая любимая тетя — Михля. Соню, Иду и Михлю мой отец перед началом войны перетащил в Харьков на учебу. Они спаслись. Дедушка, бабушка и Доба погибли.
    Наверное, в конце семидесятых, почти перед самой смертью тетя Маня-Михля уговаривала меня съездить в Березино. Я после службы в армии учился в институте на вечернем, работал. Mолодая жена, дочка. И я не поехал. Как же я теперь жалею, что не поехал! Хотя тетя Маня по возвращении сказала мне, что это, может, и лучше, что я не поехал, потому что Березино очень изменилось, все новое. Не узнать бывших улиц, домов. На месте еврейского гетто на улице Интернациональной все застроено, заасфальтировано. Какие-то старенькие люди, долгожители показали предположительно, где были два рва, в которых фашисты убили евреев. Тетя Маня купила цветы и разбросала их на асфальте. Прохожие смотрели на нее, как на сумасшедшую. Сегодня в нашей синагоге йорцайт — годовщина смерти. Мы поминаем погибших в Холокосте.
    Я зажигаю 24-часовую свечу и читаю «Кадиш».
    Скупые цифры статистики: до войны в Белоруссии жило 900 тысяч евреев. Погибло 810 тысяч. Всего Белоруссия потеряла в годы войны 1 млн. 400 тыс. человек.

Статья прислана в реакцию автором

Суламифь Файн, Петах-Тиква

ИЗ СЕМЕЙНОГО АРХИВА

    Со слезами прощаюсь с тетрадкой 8-летнего мальчика, которая почти 100 лет (!) хранилась в семье. Она была новенькая, целая, а сейчас рассыпается. Как она мне дорога! Он называет себя Израиль, но до полного имени не дорос — погиб в 15 лет. Перед смертью просил вареников с вишнями, а лето было холодное, и вишни недозревали. Мама моя так и не смогла вспомнить, успела ли она выполнить его просьбу. Его называли Срулик. Его сестра Фаня убита со всей семьей на Северном Кавказе в 1942 году. Часто упоминаемый в тетрадке брат Володя умер в 32 года. Еще один брат Йойлик был задушен бандитами лет в 20-21, была оставлена записка «кожного жида жде така участь». Их было три друга. В воскресный день они поехали прокатиться, с ними был еще один украинец Кеймак, который повел себя очень странно — вероятно, был напуган. Следствие установило его непричастность. Отправляю Вам копию официального ответа начальника КРО подгуботдела ГПУ Галицкого от 6 ноября 1923 г. брату Йойлика Кайдану: «…убийство трех граждан в Гулевском лесу…было совершенно политической бандой под руководством Галюка, сотника банды Гальчевского…» (цитируем по присланному документу — ред.) Обратите внимание: банда названа политической. И еще — все фамилии (и «левые» и «правые») одного корня.
    И еще один «легкий» комментарий по другой фотографии — довоенному снимку семьи Розенфельд.

Семья Розенфельд. Довоенный снимок.

    Мой дедушка Ихиль (сидит второй слева) — человек общественный, хлопотун. Меня в Петах-Тикве разыскала какая-то родственница — израильтянка, у которой есть письмо, где ее отцу пишут, что при определенных условиях Ихиль Розенфельд сможет добиться открытия синагоги. Этим условием было требование прикрепить желтую звезду, но дед не согласился. Полицай (шуцман) пригрозил ему расстрелом. Он пришел домой и слег. К этому времени пришла весть о гибели младшей дочери Хаюси, ее мужа, сына и новорожденного ребенка. Дед Ихиль умер — его еще успели похоронить по еврейской традиции. Было много народу.
    Бабушку Эстер (первая слева) и ее сестру Бейлю (третья слева) убили где-то за городом. Слева от бабушки стоит старший и любимый внук Суня Рыжий — убит в 1942 г. в г. Бар. Справа от Бейли сидит ее муж Шика (Овсей) Файнгут, стоит сын Леня Файнгут. Они спаслись, перебравшись в Транснистрию после ряда погромов в гетто.
    Стоят: Ефим Розенфельд — окончил войну инвалидом 1 группы, Ривка, дочь Бейли, Миля, дочь Шики, и ее муж Гриша. Все они в свой срок ушли из жизни…
    На одной отправленной Вам фотографии 46-го года Роза и Леонид Файнгут. Они познакомились и подружились в Ялтушковском гетто, выжили разными путями, Леонид воевал после освобождения из гетто. После войны поженились, а в 90-х годах уехали из Шаргорода в Израиль (да будет благословенна память о них и всех тех, кто не дожил до этого дня).
    Отправляю Вам альбом. Еще совсем недавно он был целехонек. Это приз моей мамы, он был дорог тем, что там подписи многих людей, о которых я слышала много хорошего и даже след которых заметен. Не знаю, как и когда он пришел в такое ветхое состояние, и, самое для меня печальное, — исчез еще один, исписанный с обеих сторон, лист фамилий…

 

Семья Кердимун передотъездом в Палестину, 1914 г. (мало кто из них выжил в водовороте событий)

Солдат Первой мировой — мой отец Давид Розенфельд, 1916 г.

    Мы признательны Суламифь Давидовне за присланные ею в Харьковский музей Холокоста и истории евреев фотографии начала прошлого века, уникальные документы и ценнейшие материалы.

    Редакция еще не раз будет возвращаться к архиву Суламифь Файн и печатать самые интересные материалы.

Виктория Меркулова

«ПРИВЕТ  ИЗ  ДАХАУ»

    Первый фильм немецкого режиссера Бернда Фишера «Привет из Дахау» произвел в Европе эффект разорвавшейся бомбы.
    Снять такое кино о месте, в котором находился знаменитейший концлагерь национал-социалистов, где впервые фашистами стали проводиться медицинские опыты над людьми и тысячами уничтожалось еврейское население... А он снял кино совершенно не об этом. Мы видим простых обывателей современного городка Дахау, его исконных жителей, которые не хотят оставаться заложниками ужасного прошлого. Однако, как признается сам Бернд, «Дахау — все же необычный город, и этого не скроют ни новые супермаркеты, ни новые дома».
    В фильме весь городок, как раны, перерезают барачные строения концлагеря и плацдармы вокруг них. Поэтому неудивительны слова героя фильма Бернда: «Первой моей фразой, которую в школе я заучил на английском, была «как короче пройти к концлагерю». Так, сквозь смех и слезы, с любовью и ненавистью говорит режиссер о баварском городке Дахау.
    Это смелое кино Бернд Фишер привез в Калининград. Жест довольно символичный, поскольку следующее документальное кино, которое он планирует снимать, расскажет о судьбах Кенигсберга и современного Калининграда.
    — Мне кажется, судьбы Дахау и Калининграда в чем-то схожи, — говорит Бернд о будущем фильме. — Здесь четко ощущается связь прошлого и настоящего, их неотделимость друг от друга, в общем, оба города имеют свою неповторимую историческую атмосферу. Когда-то Кенигсберг был чисто немецким городом, здесь родился мой отец, но история все поменяла. И сейчас Калининград совсем не тот город, каким он его помнит. Калининград становится родиной для приезжих и стал чужим для исконных его жителей.
    Так же и Дахау — он перестает быть родиной для родившихся здесь. Молодежь бежит из этого города, и если даже молодые семьи и остаются в Дахау, то полностью игнорируют этот факт. Например, женщины из Дахау предпочитают рожать в Мюнхене, а не в наших роддомах, чтобы тень ужасного прошлого не омрачала будущую жизнь их детей. Пометка в паспорте — родился в Дахау — это до сих пор дурной тон.
    — Кстати, несколько лет назад я все же уговорил моего отца посетить Калининград, посмотреть на места его детства. И, надо сказать, город ему очень понравился, — говорит Фишер.

«Комсомольская Правда»