2014
июнь
№6 (180)
Каждый выбирает для себя
женщину, религию, дорогу.
Дьяволу служить или пророку —
каждый выбирает для себя.
Юрий Левитанский

22 июня — начало Второй мировой войны на нашей земле. Обычно к этой дате газеты печатают воспоминания тех, кто пережил войну, о том, как он встретил известие о нападении гитлеровской Германии на Советский союз, и свои ощущения. Но сейчас, когда в Украине идет война, которую развязала против нас страна, сражавшаяся вместе с Украиной против одного врага и ставшая сама агрессором, не хочется вспоминать ту, прошлую войну, тем более, что Россия во главе со своим президентом разыгрывает сценарий А. Гитлера и такое ощущение, что она готова развязать и Третью мировую.

Но как бы ни хотелось забыть о прошедшей войне, она напоминает нам о себе в этот День Скорби, ее уроки, похоже, нас ничему не научили и до сих пор взгляд на эту войну неоднозначен.

Ниже — отрывок из воспоминаний А. Болотина, профессора из Вильнюса, бывшего харьковчанина, участника ВОВ (печатается в сокращении).



ТРИ СОВЕТА КАК ВЕСТИ СЕБЯ НА ФРОНТЕ

Осенью и зимой 1942 года немцы приблизились к Сталинграду, и ситуация на фронтах сложилась довольно отчаянная — не хватало солдат и офицеров, поэтому правительство приняло решение призвать в армию учеников 10-х классов, однако на добровольных началах. 21 января 1943 года меня и еще четверых школьных друзей призвали в армию и отправили в Ташкентское пехотное училище им. Ленина…

Летом 1943 года, когда ситуация на фронте стала еще более напряженной, командование училища получило приказ Верховного Главнокомандующего: отправить на фронт бригаду курсантов из 1000 человек. (В эту бригаду А. Болотин не попал — ред.)…

В конце декабря я окончил училище, и пока мы ждали приказа о присвоении звания, нас отправили командовать взводами в воинские части в Самарканд. Через месяц вернулись назад в Ташкент, получили приказ о присвоении звания и отправке на фронт. Меня назначили в 113-ю стрелковую дивизию 3-го Украинского фронта. Хочу привести одно воспоминание об училище.

После отправки бригады курсантов в школу прибыла новая смена, однако остался один взвод прежних курсантов. Командир батальона майор Пауль Катая, финн по национальности, взял меня к себе связным… Ему было около сорока, и в училище его послали после ранения на фронте. Он прихрамывал, однако был добросовестным и подтянутым военным. Со мной обращался по-отцовски, я и был вдвое младше его…

За день до отправки на фронт майор П. Катая пригласил меня к себе домой на ужин. За столом были втроем: майор, его жена и я. Пили спирт, который запивали водой, закусывали винегретом.

В тот вечер он сказал, что хочет дать мне три совета как вести себя на фронте.

Первое и главное требование: никогда не пить спиртного перед атакой. Смысл этого совета состоял в том, что по приказу Верховного Главнокомандующего каждому солдату полагалось 100 грамм водки. Это было обязательно, как и 400 грамм хлеба. Водка выдавалась исходя из общего числа солдат, а на самом деле никогда полного состава не было, так как часть солдат были убиты или ранены, поэтому водки всегда бывало значительно больше, чем полагалось по норме. Получалось так, что каждый солдат получал не по 100, а по 200 граммов. Если человек пьян, тогда, конечно, им трудно командовать, и во время атаки пьяные солдаты шли совсем не туда, куда следовало. Через несколько часов возле тебя оказывались совсем другие люди, а твои — где-то в другом месте. Атака велась хаотично, беспорядочно. Майор объяснил, что нужно убедить солдат не пить. Вот займете высоту, атака закончится, тогда сможете выпить. Однако, убедить солдат не делать этого было совершенно невозможно, и мы несли большие потери убитыми и ранеными. Этот совет был первым и основным. Его было очень трудно осуществить.

Второй совет майора — ни униформой, ни внешним видом не отличаться от солдат. Никаких специальных офицерских фуражек и орденов, только пилотка, погоны же с офицерскими звездочками на большом расстоянии не выделялись, так как по цвету совпадали с гимнастеркой. Этот второй совет был связан с немецкими снайперами, которые так и высматривали офицеров по их специфическим фуражкам, и офицеры в первую очередь оказывались их мишенью. Совету не выделяться внешним видом из общей массы я следую и сегодня. Помню, когда я уже был профессором университета, мама говорила мне: «Ты, Доля, можешь одеться красивее. Можешь купить более модный костюм».

На это я отвечал маме, что мне так удобнее, не хочу отличаться от других — как у нас на факультете одевались все, так и я. Второй совет стал принципом моей жизни.

А третий совет майора звучал совсем просто: себе лично никаких трофеев не брать. Чужая вещь, есть чужая вещь, и она никогда не приносит счастья другому. Когда я раненный попал в военный гос­питаль, и меня спросили, где мои вещи, я ответил: все мои вещи при мне. Больше ничего с фронта не привез: ни трофеев, ни других чужих вещей. Помню, командир разведывательного взвода нашего полка собирал наручные часы. Он снимал их с убитых немецких солдат и офицеров. Однажды он мне показал коробку, полную самых разных часов. Когда я через несколько месяцев оказался в штабе и захотел встретиться с командиром разведывательного взвода, мне сообщили, что он убит. Я узнал, что он погиб, снимая с одного немца наручные часы. Оказалось, что немец был еще жив, вытащил пистолет из заднего кармана и выстрелил разведчику прямо в лоб. Я еще раз убедился в справедливости утверждения майора Пауля Катая, и сегодня, спустя столько лет, вспоминая советы майора в 1943 году, могу подтвердить, что если человек живет по таким принципам, то он по-настоящему честен и счастлив.

Так в феврале 1944 года я оказался командиром взвода 1-го батальона 1292-го полка 113-й дивизии 3-го Украинского фронта. Теперь трудно вспомнить все детали моего появления на фронте, но хорошо помню, что в окопы попал ночью. Позже, идя по окопам, знакомился со своими солдатами. Мне все время казалось, что эта война — игра, которую мы разучивали будучи в училище. Было какое-то убеждение, что меня не должны убить.

Хочу рассказать врезавшийся в память случай. Это случилось в Украине. Вызвали на инструктаж в штаб дивизии. Как сейчас помню, инструктаж вел полковник, а вот фамилию его забыл. Он обрисовал общее положение на нашем фронте и выдвинул тезис: людей не жалеть. Это положение мне, девятнадцатилетнему юнцу, показалось странным. Свой тезис он пояснил тем, что солдаты, которые прибыли по призыву полевого военного комиссариата, в 1942-1943 годах находились на оккупированной немцами территории и теперь должны искупить свою вину. Этот тезис был довольно нелепым. Был и второй удививший меня момент. Полковник сказал, что среди солдат и офицеров, награжденных орденами и медалями, есть представители всех народов Советского Союза, и начал зачитывать список, в котором было указано общее число награжденных по национальностям. Я был удивлен, что в числе награжденных не было ни одного еврея. Когда в большой палатке, где проводился инструктаж, закончилось чтение списка, кто-то из военных крикнул: «Почему в списке нет ни одного еврея?»

В другом конце палатки раздался голос, что все евреи штурмуют Ташкент. Такая официальная ложь осталась для меня черным воспоминанием.

Это был первый случай, когда я усомнился в правоте пропаганды тех лет. За всю свою жизнь я видел много фильмов о вой­не, однако ни один из них не соответствовал тому, что было в действительности.

От редакции: За подвиги, совершенные в 1941 году, 303 солдата-еврея, награждены орденами и медалями. Из них: пехотинцев 83, разведчиков 14, артиллеристов и минометчиков 45, танкистов 26, летчиков 16, стрелков-радистов самолетов-бомбардировщиков 36, связистов 26, саперов 10, санитаров 13, шоферов и механиков 21, рядовых бойцов истребительных батальонов и партизан 13. Они награждены следующими правительственными наградами: званием Героя Советского Союза 1, орденами Ленина 3 человека, Красного Знамени 74, Красной звезды 111, «Знак почета» 1, медалями «За Отвагу» 65, «За Боевые Заслуги» 48.

Данные взяты из книги «Подвиги солдат-евреев в боях. 1941 год» Федора Давыдовича Свердлова, доктора исторических наук, полковника в отставке. Кстати, родился Ф. Свердлов в 1921 году в Харькове, в семье рабочего. С первых до последних дней ВОВ — на фронтах, трижды ранен, награжден 6 боевыми орденами.



ИМЕНА. ЛИЦА

ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ПЫТАЛСЯ ОСТАНОВИТЬ ХОЛОКОСТ

24 июня исполняется 100 лет со дня рождения Яна Карского, легендарного польского курьера, сообщившего миру о Холокосте, дипломата, выдающегося общественного деятеля, названного «героем человечества». По решению Сейма Республики Польша 2014 год объявлен годом Яна Карскогo.

Польский дипломат Ян Карский (настоящее имя Ян Ромуальд Козелевский) был человеком демократических убеждений, владел несколькими европейскими языками, обладал компьютерной памятью. Позже он говорил, что впитал от своей матери мировоззрение, которое его невероятно привлекало: «Она считала, что Б-г для всех один, только по-разному являет себя разным людям. Поэтому в мире существуют различные религии, церкви, обряды, но Б-г – общий. В связи с этим она исповедовала огромную терпимость и горячо уверяла, что Б-г требует от нас, чтобы мы были терпимыми по отношению к другим».

Родился 24 июня 1914 г. в Лодзи. Закончив гимназию, поступил в Университет имени короля Яна Казимира во Львове, на факультет юриспруденции и дипломатии.

После нападения Германии на Польшу в сентябре 1939 года Карский был мобилизован в действующую армию. Его полк был наголову разбит танковыми частями вермахта, Ян был ранен, затем попал в плен к советским войскам, вторг­нувшимся в Польшу с востока, бежал из плена, и его не постигла участь польских офицеров, расстрелянных НКВД. Он вступил в подпольную организацию сопротивления и стал курьером польского подполья в Варшаве. В 1940 году попал в руки гестапо. Пытался покончить жизнь самоубийством, чтобы ничего не сказать под пытками. Подразделение Армии Крайовой чудом отбило его из тюремной больницы.

По заданию антифашистского движения Карский дважды побывал в Лондоне. Перед вторым отъездом в Англию в ноябре 1942 г. он по указанию представителя польского правительства в Лондоне встретился с руководителями еврейского Бунда и Варшавской организации сионистов. О беседе с ними написал рапорт для польского правительства в Лондоне и руководителей США и Великобритании (рапорт находится в Институте им. Гувера в Станфорде). Как пишет Карский: «Встреча состоялась в предместье Варшавы, где-то в далеком Грохове. Дом был частично разрушен. Характерно, что на встречу оба руководителя прибыли вместе, несмотря на многие разделяющие их противоречия — хотя бы по вопросу о еврейском государстве и поселенческом движении в довоенной Палестине. Их совместное присутствие означало, что сведения, которые хотят мне доверить, не политического характера, речь идет о вопросах, из ряда вон выходящих, общееврейских, ибо опасность угрожала всему еврейскому народу. В этой обстановке довоенные политические распри превращались в какую-то очень отдаленную и почти несущественную абстракцию». Речь шла о том тотальном уничтожении евреев (в первую очередь трех миллионов польских евреев, затем других, привезенных со всей Европы), которое ни польское, ни тем более еврейское подполье не в состоянии предотвратить. И сионист, и бундовец хотели передать всему миру, что немцы проводят политику полного уничтожения еврейского народа, чтобы «потом никакой представитель в Лиге Наций не смел оправдываться, будто не знал, что здесь происходит. Реальная помощь евреям может прийти только извне!»

Ян Карский: «Я знал, что к тому моменту, когда эти несчастные начали свой рассказ, немцы уже успели истребить миллион восемьсот тысяч евреев»… Вторая встреча состоялась в том же доме и была посвящена тайному походу Карского в Варшавское гетто, предложениям евреев, адресованным союзникам. Евреи понимали, что их призыв не будет услышан, но хотели, чтобы весь мир узнал, с каким преступлением и с какими преступниками он имеет дело.

Так Ян Карский оказался первым, кто передал на Запад достоверную информацию об уничтожении евреев и о концентрационных лагерях на территории Польши, для этого он встречался с президентом США Рузвельтом, с министром иностранных дел Великобритании Энтони Иденом, который уже не сомневался в том, что гитлеровская Германия целенаправленно ведет политику истребления евреев. Выступая в Палате общин, он заявил, что «лица, ответственные за эти преступления, должны понести заслуженное наказание». Во время его выступ­ления депутаты встали со своих мест в знак солидарности с польскими евреями, однако никаких решительных действий со стороны британского правительства так и не последовало. Рузвельт сказал Карскому: «Не могу поверить в то, что Вы мне рассказываете».

«Человек, который пытался остановить Холокост» — так чаще всего говорят о Карском сегодня историки и публицисты.

После войны Карский остался в США. Он защитил докторскую диссертацию по политологии, в 1954 году получил американское гражданство. В 1965 году он женился на польской еврейке Полине Ниренской, известной танцовщице и хореографе, все родственники которой погибли во время Холокоста.

В 1982 году Ян Карский получил звание Праведника мира от института «Яд Вашем» в Иерусалиме. Он очень гордился званием Почетного гражданина Государства Израиль (1994г.), которое редко присваивается иностранцам. Польша удостоила его высшего знака отличия страны для гражданских лиц — ордена «Белый Орел».

В 1995 году в интервью радио Би-Би-Си Ян Карский сказал о Холокосте: «Чего-то подобного не было за всю историю человечества. Правительство большого цивилизованного государства решает научным способом, систематически уничтожить полностью один народ, полностью одну религию. Такого никогда не было. И то, что мне тогда казалось, а теперь я в этом уверен — ни человечество, ни евреи не были к этому готовы. Многие из евреев, которые шли в газовые камеры, не могли в такое поверить».

13 июля 2000 года в возрасте 86 лет Ян Карский скончался в Вашингтоне. Многие документы, связанные с героическим военным прошлым этого человека, обнародуют лишь в 2018 году, когда по прошествии 75-летнего срока давности будут открыты архивы британской разведки МI-5 за 1942 год, и в том числе, отчеты Карского после его прибытия из Польши в Англию в ноябре 1942 года.

Лариса Воловик



Марк Азбель

ОТКАЗНИК (REFUSENIK)

Бунин был первым русским писателем, получившим Нобелевскую премию. Он покинул СССР сразу после революции и много лет жил во Франции. На Западе он широко публиковался на русском языке и в переводах, но с 1919 года до хрущевского времени в Советском Союзе его произведения не печатались…

Когда некоторые книги Бунина стали доступны, мой харьковский друг (не буду называть его фамилию) прочитал их, полюбил и написал вдове автора прекрасное письмо, в котором он выразил свою глубокую признательность Бунину. Мадам Бунина была очень тронута и прислала ему в подарок несколько поздних произведений своего мужа, некоторые из которых, естественно, еще не были опубликованы в Советском Союзе. Эти произведения не были антисоветскими: Бунин не был политиком — он был художником. В них не было ничего крамольного, кроме того, что они были напечатаны на Западе, в Париже.

Мой друг был крайне благодарен за такой подарок. Он прочитал все книги и одолжил их мне. К сожалению, не только мне; другие его знакомые брали их почитать до меня.

Прошла неделя или две. И вот однажды, на входе в институт, меня остановил невысокий короткий толстый человек в коричневом костюме. Он вежливо обратился ко мне. «Марк Яковлевич. Не будете ли вы так любезны пройти со мной к той машине?»

Я сразу понял: это был один из «них». (В России все знают, кто такие «они».)

«КГБ. — сказал он. — Не волнуйтесь, пожалуйста. Просто пройдите сюда».

Никто не мог отказаться приглашения такого рода. Закон не запрещал отказаться, но результаты, несомненно, были бы катастрофическими. Так что я пошел с ним, мы сели в машину и поехали.

— Куда мы едем?

— Скоро увидите.

Через несколько минут мы были в управлении харьковского КГБ («Большой дом», как везде и всегда называли это место). Это было высокое бетонное здание с очень маленькими окнами, причем ни одно из окон не было расположено ниже трех с половиной метров от земли. Вышел человек в форме и вручил мне входной пропуск. По-прежнему сопровождаемый человеком в коричневом, я вошел внутрь.

Меня привели в небольшой кабинет с высокими зарешеченными окнами, где были только два стула, стол, и сейф. У стола сидел человек, невзрачный, очень обычный и очень похожий на КГБистов, которые опрашивали меня в институте, когда я поступал туда на работу. Когда я вошел, он вежливо встал.

— Садитесь, Марк Яковлевич.

Он разложил документы на столе и немного отодвинулся назад:

— Вы, конечно, знаете, почему вас вызвали.

— Нет, не знаю.

— Ой, да ладно!

— Не имею ни малейшего представления.

— Подумайте немного.

— Нет, не знаю.

Позже, когда я стал лучше понимать методы КГБ, я узнал, что это было довольно обычным началом допроса. Допрашиваемый, думая, что за ним пристально следят, может сболтнуть о вчерашней случайной встрече с западным туристом или каком-нибудь другом «преступлении», о котором КГБ до этого момента не знал.

«Я занимаюсь проведением допросов, касающихся преступлений против государства, — сказал он наконец. — У меня есть к вам несколько вопросов».

Я напряженно думал, но никак не мог понять, о чем речь.

Следователь начал с вопросов о человеке, который дал мне почитать книги Бунина. Я охарактеризовал его как очень хорошего человека, честного и патриотичного. Сотрудник записал эти показания и сказал мне их подписать. Затем он взял чистый лист бумаги и начал новую линию допроса:

— Вы читали Ивана Бунина «О Чехове»?

— Нет, не читал.

— Вы читали полную версию «Темных аллей» того же автора?

— Нет.

— Вы читали «Воспоминания и дни»?

— Нет.

Список названий продолжался. Эти книги лежали в этот момент на столе в моей квартире. Вряд ли нужно объяснять, что если бы я ответил «да», то следующим вопросом было бы: «А где вы их взяли?» Я был в опасности, но друг, одолживший мне книги, был в еще большей опасности. Я мог только отвечать «нет», и меня снова попросили подписать показания, подтверждающие мои отрицательные ответы.

После того, как протокол был составлен и подписан, следователь откинулся назад, принял удобную позу человека, готовящегося к хорошему долгому разговору, и сказал со вздохом: «А теперь — почему бы вам не сказать мне правду?»

Я молчал.

— Мы знаем, что вы читали эти книги. И мы знаем, что они находятся в вашей квартире.

Я взял себя в руки.

— Я ничего об этом не знаю. Я вообще очень мало знаю об этом авторе.

Следователь встал и подошел к сейфу. Внутри была стопка книг Бунина, в которых я узнал коллекцию моего друга — за исключением книг, которые он дал мне. Мне стало тошно. Как мерзко, как ненормально то, что произведения этого великого человека, слава русской литературы, книги, которые были переведены на все европейские языки, которые читали и которыми восхищались на Западе, произведения чистого искусства, незапятнанные никакой политикой, заперты здесь, как незаконная кровавая пропаганда или грязная порнография.

Моей второй реакцией был страх. Я понял, что был обыск. Они действительно знали, что недостающие книги у меня, и они знали, где я их взял. Где мой друг? Что с ним происходит?

«Марк Яковлевич, — дружелюбно сказал КГБист, — для вас будет гораздо лучше, если вы скажете нам правду. Иначе мы будем вынуждены поехать к вам домой, взять в понятые ваших соседей, провести обыск в вашей квартире, найти книги и доказать, в присутствии понятых, что вы лжете. (Это была стандартная процедура, разрешенная законом: соседи выступали в роли понятых при таких обысках и арестах, так что позже КГБ нельзя было обвинить в жестокости или незаконных действиях). Вы же прекрасно понимаете, каковы будут последствия».

Я постарался думать. Никогда в своей жизни я не думал так напряженно. Есть ли выход? После того, как они найдут книги, как я смогу отвертеться от объяснений, откуда они взялись в моей квартире?

«Хорошо, — сказал я, — по-видимому, вы нашли эти книги. Похоже, вы лучше, чем я, знаете, какие книги у меня есть. И что это доказывает? У меня бывает много друзей, много гостей; люди постоянно приходят и уходят, и я не слежу, что они приносят с собой или что они оставляют. Вполне возможно, что кто-то забыл у меня какие-то свои вещи — это происходит регулярно. Так, наверное, случилось и на этот раз — если вы так уверены, что эти книги находятся у меня дома».

Был уже почти полдень, когда он понял, что я не изменю свою историю; мои утверждения, пусть и неправдоподобные, было невозможно опровергнуть. Уже то, что он позволял мне продолжать все отрицать, подсказывало мне, что он не планирует сажать меня в тюрьму. Имелось в виду что-то другое.

«Хорошо, — сказал он, наконец. — Идите домой. Прямо сейчас. Осмотритесь там. Вы найдете эти книги».

Я встал со стула, мое тело затекло от напряжения и от долгого сидения на одном месте. Я на мгновение задержался. Правильно поняв мой невысказанный запрос, он сказал: «О нет, не беспокойтесь. Никто не будет сопровождать вас. Мы знаем, что вы вернетесь…»

Я вышел. Моя улица была в двадцати минутах езды на трамвае от здания КГБ. По пути домой я понял, что за мной следуют двое мужчин. Я должен был думать быстро. Мне нужно было принять решение: я мог сжечь эти книги, или я мог отнести их в КГБ. Это было трудное решение. Если бы я сжег их, никто бы не смог доказать, что они у меня когда-либо были, я был бы абсолютно «чист». Но я не знал, какая судьба постигла моего друга. Я не знал, вынудили ли его признаться, что он дал мне книги. Если он признался, то мои слова, что я никогда не видел эти книги, осложнили бы его положение, и остался бы вопрос: Где книги Бунина? Что с ними случилось? Вот почему через сорок минут после моего возвращения домой я снова был в здании КГБ, с книгами. Следователь, казалось, был в восторге от моей покладистости, и он сделал все возможное, чтобы убедить меня подтвердить в письменном виде, что мне дали эти книги, и указать имя человека, который мне их дал.

Я пробыл в его кабинете до 9 вечера. Я снова и снова отказывался сказать, откуда взялись книги. К концу этого разговора КГБист отбросил все попытки казаться вежливым, и, когда я уходил, он злобно сказал: «Эх! Всего несколько лет назад вы бы у меня признались, что у вашей бабушки были яйца!» (После смерти Сталина, методы КГБ изменились, благодаря новым правилам, касающимся применения пыток.) Он приказал мне сесть в коридоре и ждать.

Через десять минут пришел охранник и провел меня в другую комнату. Было очевидно, что хозяин этого кабинета, занимает намного более высокую должность, чем первый следователь. Это была огромная комната с двумя столами — одним большим и длинным, и меньшим, стоящим под прямым углом к нему, множеством стульев вокруг большого стола и шикарным креслом за маленьким. (В последующие годы такая картина стала мне прекрасно знакома — это была обычная обстановка в подобных кабинетах.) Хозяин кабинета встретил меня радушно. Он встал и приветствовал меня с гостеприимством давнишнего друга. Он протянул мне руку. Я ненавижу признаваться в этом, но я пожал ему руку — я был советским гражданином и знал, что есть некоторые поступки, которые я не мог позволить себе совершить, если не хотел лишиться моей науки и моей свободы.

«Давайте сядем и поговорим, Марк Яковлевич, — предложил он. — Я не хочу тратить много времени, и сразу перейду к главному. Я слышал о вашей беседе с моим коллегой, и мне за вас очень обидно. Вы, очевидно, общаетесь с неправильными людьми, и вы играете с законом, что может быть опасным для вас. Какой смысл человеку в вашем положении так себя вести?»

Я ничего не ответил.

— Вы знаете, очень неразумно портить сейчас свою карьеру. Мы все считаем вас самым перспективным молодым ученым. У вас большое будущее — и я полагаю, что вы это знаете. Позвольте мне сказать вам кое-что, Марк Яковлевич. Для вас было бы большой ошибкой портить отношения с КГБ. Мы вас поддерживаем. Мы блюдем ваши интересы.

Очень мягко, по-отечески, он посоветовал мне рассказать правду о книгах. Но он не настаивал. Он просто слегка пожурил меня за непонимание, с какой стороны хлеб намазан маслом; он сказал, что я еще слишком молод и не понимаю, как нужно себя вести.

Я упорно молчал, и он сказал со вздохом: «Ладно, все в порядке. Это — мелочи. Я верю в вас, верю в вашу работу. Но меня беспокоит одна вещь. Конечно, вам очень важно иметь возможность выезжать в зарубежные командировки. (Да, он слишком хорошо знал о желании любого ученого съездить за границу). Мы становимся более открытыми, и некоторым ученым будет разрешено выезжать. Вы, наверняка, захотите иметь контакты с западной наукой, чтобы быть в курсе того, что происходит за пределами этой страны. Я считаю, что это очень важно для физика. Ведь так? Вы ведь захотите пообщаться с западными учеными?»

Я не видел смысла лгать в ответ на этот вопрос, это было бы странно: «Да, безусловно».

Он улыбнулся: «Ну, конечно! И я понимаю, что людям, работающим в вашей области, очень полезно знать, что делается в других странах. Я полагаю, вы понимаете, что если вы проявите немного рассудительности, вы сможете при желании свободно выезжать за рубеж». Он доброжелательно и конфиденциально наклонился ко мне. «Мы не хотим, чтобы вы шпионили! — сказал он. — Мы не хотим, чтобы вы отвлекались от вашей науки. Нам хорошо известно, как вы преданы вашей работе... (Это явно напоминало разговоры, которые я имел ранее с КГБ). Мы не предлагаем ничего, что бы противоречило вашим интересам. Вы имеете репутацию человека, очень восприимчивого ко всему новому. Единственное, о чем мы вас просим — быть внимательным... Быть наблюдательным. Следить за всеми новыми научными разработками, когда вы будете за границей. Быть может, вы этого не понимаете, но довольно много современных исследований имеют военное значение. Естественно, ваши зарубежные коллеги, встречая такого выдающегося ученого, как вы, будут полностью откровенны и открыты с вами. Все что вам нужно, это просто интересоваться всем. Да вы уже и так интересуетесь… А по возвращении вы просто расскажете нам обо всем, что вы видели».

Только получив это предложение, я понял, что мой друг, владелец коллекции книг Бунина, был не единственной целью этой встречи. Контрабандные книги, сами по себе, ничего не значили для КГБ. Цель состояла в том, чтобы обвинить меня в совершении преступления, и, доказав мою вину, использовать мое «антисоветское» поведение в качестве рычага, или скорее хлыста, с помощью которого они смогут заставить меня сотрудничать.

Я начал рассказывать о том, какой я нелюдимый человек, и как мне трудно думать о нескольких вещах одновременно. Меня интересует только наука, и я невнимателен и даже слеп, когда дело касается чего-либо еще. Наш разговор продлился до поздней ночи. Я приехал домой около полуночи.

И за все время, пока я оставался советским гражданином, меня ни разу не выпустили за железный занавес.

Фрагмент главы «Оттепель и мороз» из книги Mark Ya.Azbel «Refusenik» Paragon House Publishers, New York, 1987.
Авторизованный перевод с англ. Дарьи Рублинецкой (с разрешения автора)
Специально для «Дайджест Е»



Справка: Советскому и израильскому физику Марку Яковлевичу Азбелю 12 мая исполнилось 82 года. Родился в Харькове в семье врачей. Во время войны семья эвакуировалась в Сибирь, а после освобождения Харькова в 1944 году вернулась в родной город.

В 1948 Марк Азбель поступил на физмат в Харьковский госуниверситет, после окончания которого в 1953 преподавал математику в вечерней школе. Через два года защитил кандидатскую диссертацию и в том же году начал работать в Харьковском физико-техническом институте в отделе Ильи Михайловича Лифшица. Еще через два года, в 1957, защитил докторскую у Ландау и Капицы (доктор физико-математических наук). Это о нем сказал Лев Ландау: «У диссертанта есть только один недостаток, но от него он избавится без нашей помощи. Это — молодость».

1964 — начал работать в МГУ и по сов­местительству заведовать сектором в научном Институте теоретической физики имени Ландау.

1973 — был принят в Тель-Авивский университет (за четыре года до выезда из Советского Союза): читал лекции по телефону. Уехал из СССР в 1977 г. (подал заявление на выезд в государство Израиль в 1972 г.)

Один из участников движения отказников в СССР в семидесятых годах.

В течение двух лет редактировал политический и литературный журнал «Евреи в СССР».

В настоящее время Марк Азбель — профессор Тель-Авивского университета.


НОВОСТИ

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО-ОБРАЩЕНИЕ

На протяжении более 17 лет в Харькове работает первый в Украине музей Холокоста, основанный и руководимый все эти годы Ларисой Фалеевной Воловик.

Основной задачей музея является сохранение и увековечение памяти о страшной трагедии еврейского народа, Катастрофе, в которой нацистскими извергами были зверски уничтожены шесть миллионов наших соплеменников. Небольшим коллективом музея собраны множество документов, фотографий и других уникальных экспонатов не только о трагедиях харьковского гетто и Дробицкого Яра, но и о деталях Холокоста на всех оккупированных нацистами территориях. Музей Холокоста проводит также большую работу по сбору и популяризации материалов, иллюстрирующих огромный вклад, внесенный еврейской общиной Харькова и отдельными выдающимися ее представителями в развитие науки, культуры и других аспектов жизни и деятельности Харькова за годы его существования. Регулярно проводятся выставки, демонстрации фильмов, отражающие памятные даты и события в истории еврейского народа, вклад евреев в Победу в ВОВ и т.д. За прошедшие годы музей посетило большое количество людей разных национальностей, как в индивидуальном порядке, так и в составе многочисленных экскурсий, организуемых работниками музея по разнообразной тематике. Работа музея неоднократно отмечалась как посетителями музея, так и городскими властями. За создание музея и просветительскую деятельность Л. Воловик в 2004 году присвоено звание «Заслуженный работник культуры Украины», в 2012 году она стала Лауреатом премии Харьковского городского совета в номинации «Укреп­ление международных связей города».

К глубокому сожалению, все эти годы музей находится в трудном финансовом положении. Поддержка, оказываемая ему разными организациями, и без того мизерная, в последнее время неуклонно сокращается, и порою сотрудники музея вообще не получают зарплаты. И если музей еще до сих пор эффективно работает, то это только благодаря энтузиазму сотрудников, их высоким моральным качествам, убежденности в высокой значимости проводимой ими работы.

Такое положение побудило ряд представителей творческой интеллигенции Харькова и других городов разных стран создать фонд помощи Харьковскому музею Холокоста. Я обращаюсь к евреям и всем небезразличным людям других национальностей Харькова поддержать эту инициативу. Без нашей поддержки музей может прекратить свое существование, что представляется недопустимым.

Шесть миллионов наших соплеменников, невинно погибших в Катастрофе, не дают права каждому из нас оставаться равнодушным к судьбе музея Холокоста.

Профессор Я.С.Шифрин, Заслуженный деятель науки и техники Украины, лауреат премии им. А.С.Попова АН СССР и награды европейской микроволновой ассоциации, пожизненный действительный член американского общества радиоинженеров, участник боевых действий в ВОВ, полковник в отставке


P.S. Благотворительный взнос на уставную деятельность Харьковского музея Холокоста можно внести на расчетные счета:

1. В гривнях:

Громадська організація «Харківський музей Голокосту» (ГО «Харківський музей Голокосту»)

ЄДРПОУ 35071976

АТ «РЕГІОН-БАНК» в м. Харків

МФО 351254

р/р № 2600800112041


2. В долларах:

Intermediary bank: SWIFT code: EXBS UA UX

JSC THE STATE EXPORT-IMPORT BANK OF UKRAINE

KYIV, UKRAINE

Beneficiary’s bank: SWIFT code: REGBUA2K

Region Bank, Kharkiv, Ukraine

Account № 16009012136486

Beneficiary:Account: 2600700212041

Public organization Kharkov Holocaust Museum


Справки по тел. 720 57 14 - Малеева Тамара Александровна


В МИРЕ КНИГ

Олег Козерод. Гендерні аспекти історії українського єврейства (на прикладі періоду 20-х років ХХ ст.): Моногр. – К.: Радуга, 2013 — 104 с. 500 прим.

Наукова праця містить історії єврейських жіночих організацій в Україні у період нової економічної політики, культури, сіоністського руху у 1921-1929 рр. Книга розрахована на науковців, фахівців у галузі етнополітології, державного управління, історії України та всіх, хто цікавиться проблемами української іудаїки. Рекомендовано до друку Вченою радою Інституту політичних і етнонаціональних досліджень ім. І. Кураса НАН України.

По словам автора, «історія жіночого питання протягом ХХ ст. була невід’ємною частиною західної совєтології». У радянській історичній науці «жіноче питання» було дозволено тільки у 30-ті роки. Сьогодні сучасна історична нау­ка переживає період становлення гендерних досліджень як наукової галузі, тому «подальше вивчення проблем історії єврейських жінок України наукою Східної Європи має велике значення».



Адольф Болотин. О себе и о физическом факультете (Adolfas Bolotinas Apie save ir Fizikos fakulteta) на литовском и русском языках: Вильнюс, 2006 – 337 с. 300 экз.

Адольф Борисович Болотин – профессор кафедры теоретической физики Физического факультета Вильнюсского университета. Доктор физико-математических наук (1966). Автор более 355 публикаций по теориям групп, молекулярных спектров, взаимодействия света и вещества, математическим вопросам квантовой механики, в т. ч. 7 книг.

Лауреат Государственной премии Литвы в области науки и техники. Заслуженный преподаватель Литвы, действительный член израильской и Нью-Йоркской Академий наук.


(Воспоминания Адольфа Болотина о довоенном Харькове будут напечатаны в одном из номеров «Дайджест Е»).


Благодарим авторов за присланные книги


ХАРЬКОВСКИЕ ХРОНИКИ

Ко дню начала Великой Отечественной войны 22 июня 1941 года Харьковский областной комитет «Дробицкий Яр» совместно с музеем Холокоста провели в этот День Скорби церемонию памяти на месте бывшего еврейского гетто, узники которого были расстреляны в Дробицком яру. На церемонии присутствовали постоянные участники наших мероприятий – школьники Орджоникидзиевского района Харькова со своими преподавателями. В День Скорби пришли ученики школ №№ 155, 163 и 168. Те, кто пережил весь ужас военных лет, потерю близких, оккупацию, приходят к Стене Скорби как к памятнику на могиле своих близких. Не могут приходить уже по состоянию здоровья наши Праведники Мира. Их так мало осталось с нами. Но памятник спасителям от благодарных харьковчан рядом со Стеной Скорби каждый раз напоминает о мужестве этих благородных людей. Церемонию памяти открыл и вел председатель комитета Леонид Леонидов. Среди выступающих: Евгений Ярошенко, директор Департамента массовых коммуникаций ХОГА, Александр Стерин, начальник отдела по работе с объединениями граждан горсовета, Наталия Олейник, управление культуры Орджоникидзевского района, Владимир Пелевин, пресс-секретарь общества ветеранов-подводников им. Израиля Фисановича. Аня и Володя, ученики 155-й школы, во время церемонии памяти держали известные снимки военного фотокорреспондента Евгения Халдея о начале войны и ее завершении (Знамя Победы).

Фотографировала Юлана Вальшонок



Харьковский музей Холокоста благодарит за финансовую поддержку деятельности музея

Благотворительный фонд «Дар» (председатель правления Валентина Подгорная, Киев)

Якова Шифрина, Харьков

Нину Максимову, Харьков

Павла Зекцера, Харьков

Американский распределительный комитет «Джойнт» в Харькове

(директор Мики Кацыф)


Группу выпускников 1953 года физмата

Харьковского национального университета им. В. Каразина:

Марка Азбеля, Израиль

Бориса Генкина, Германия

Владимира Малеева, Харьков

Бориса Минковича, Харьков

Елену Миланкину, Воронеж

Светлану и Валерия Покровских, США

Виталия Пустовалова, Харьков

 

 

Учредитель:
Харьковский областной
комитет «Дробицкий Яр
»
Издатель:
Харьковский музей Холокоста
Главный редактор
Лариса ВОЛОВИК

Тел. (057) 700-49-90
Тел./факс: (057) 7140-959
Подписной индекс 21785
При перепечатке ссылка на
«Дайджест Е» обязательна
http://holocaustmuseum.kharkov.ua
E-mail: kharkovholocaustmuseum@gmail.com

Газета выходит при финансовой поддержке
Благотворительного Фонда ДАР